Страх и трепет, по замыслу Гоббса, должен непременно вызывать и другой Левиафан — Государство. Книга, в заголовок которой вынесено сие устрашающее название, имеет логически безупречную структуру. Исследователи не устают отмечать прямо-таки железную логику английского философа, для которого, как и для многих других его современников, образцом научной строгости и доказательности выступали «Начала» Евклида.
Государство — государством, но оно ничто без образующих его людских отношений и первичной клеточки любой общественной структуры — Человека. Для Гоббса это аксиома. Собственно, и Левиафан-Государство изображается им как «искусственный человек» — только более крупный по размерам и более сильный, чем человек естественный, для охраны и защиты которого и создаются государственные структуры. В природе и обществе все действует по простым механическим законам. И человеческий организм, и государственный — всего лишь автоматы, движущиеся при помощи пружин и колес, наподобие часов. В самом деле, говорит Гоббс, что такое сердце, как не пружина? Что такое нервы, как не связующие нити? Суставы — как не такие же колеса, сообщающие движение всему телу? Аналогичным образом обстоит и с государством, где верховная власть, дающая жизнь и движение всему телу, есть искусственная душа; должностные лица, представители судебной и исполнительной власти — искусственные суставы; награды и наказания представляют собой нервы; благосостояние и богатство — силу; государственные советники — память; справедливость и законы — разум и волю; гражданский мир — здоровье; смута — болезнь; гражданская война — смерть и т. д.
Симптоматично, что как свидетель братоубийственной гражданской войны Гоббс объявил ее смертью для государства. Общество вообще переполнено злом, жестокостью и своекорыстьем. «Человек человеку — волк», — эту латинскую поговорку особенно любил повторять автор «Левиафана». Дабы обуздать низменные человеческие страсти и упорядочить общественный хаос, к которому они могут привести, и необходима государственная власть:
Такая общая власть, которая была бы способна защищать людей от вторжения чужеземцев и от несправедливостей, причиняемых друг другу, и, таким образом, доставить им ту безопасность, при которой они могли бы кормиться от трудов рук своих и от плодов земли и жить в довольстве, может быть воздвигнута только одним путем, а именно путем сосредоточения всей власти и силы в одном человеке, или в собрании людей, которое большинством голосов могло бы свести все воли граждан в единую волю. Иначе говоря, для установления общей власти необходимо, чтобы люди назначили одного человека или собрание людей, которые явились бы их представителями; чтобы каждый человек считал себя доверителем в отношении всего, что носитель общего лица будет делать сам или заставит делать других в целях сохранения общего мира и безопасности, и признал себя ответственным за это; чтобы каждый подчинил свою волю и суждение воле и суждению носителя общего лица. Это больше, чем согласие или единодушие. Это реальное единство, воплощенное в одном лице посредством соглашения, заключенного каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый человек сказал каждому другому: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему свое право и санкционируешь все его действия. Если это совершилось, то множество людей, объединенное таким образом в одном лице, называется государством, по-латыни — civitas. Таково рождение того великого Левиафана, или, вернее (выражаясь более почтительно), того смертного Бога, которому мы под владычеством бессмертного Бога обязаны своим миром и своей защитой.
Государственник до мозга костей — Гоббс всесторонне обосновывает естественность и неизбежность появления самого феномена государства. Естественность — вообще тот девиз, который начертан на знамени английского философа. Естественное право, естественный закон, естественная свобода ~ его излюбленные категории, нередко определяемые одна через другую. Так, естественное право определяется как свобода всякого человека использовать собственные силы по своему усмотрению для сохранения своей собственной природы, то есть собственной жизни. При этом свобода подразумевает «отсутствие внешних препятствий, которые нередко могут лишить человека части его власти делать то, что он хотел бы, но не могут мешать использовать оставленную человеку власть сообразно тому, что диктуется ему его суждением и разумом».
В своем духовном подвижничестве Гоббс сумел на деле реализовать свой идеал свободы. Он пробил почти до 92-х лет, до конца дней своих сохраняя ясность ума и занимаясь переводом Гомера. На могильном камне он велел выбить им же самим сочиненную эпитафию: «Здесь лежит истинно философский камень».
25. ДЕКАРТ
«РАССУЖДЕНИЕ О МЕТОДЕ»
Время жизни Картезия (под таким латинизированным именем он вошел в историю науки и культуры) — эпоха «Трех мушкетеров». Он и сам вполне мог бы стать героем одного из романов Дюма. Отважный, хотя и нелюдимый, офицер-доброволец, он принял непосредственное участие во многих событиях Тридцатилетней войны. Однако больше чем к рукопашным схваткам Декарта тянуло к теоретическим размышлениям. И он использовал для этого малейшую возможность, каждую свободную минуту.
Уединение всегда привлекало его больше, чем всяческая светская суета. Особенно это проявилось, когда он наконец смог без остатка предаться любимым занятиям. И преуспел так, что его имя и поныне звучит во многих областях знания. В Математике он ввел понятия переменной величины и функции, а также предложил метод прямоугольных координат в аналитической геометрии. В физиологии ему принадлежит открытие и описание механизма безусловного рефлекса. В психологии заметный след оставила его концепция «психофизического параллелизма». По физике и космологии он написал «Трактат о свете», «Диоптрику», «Метеоры». В философии эпохальную славу снискали многие его произведения и среди них — самый драгоценный камень в наследии, завещанном мыслителем, — книга «Рассуждение о методе».
Лучше всего о том, как были сделаны его главные философские открытия, рассказывает сам Декарт:
Я находился тогда в Германии, где оказался призванным в связи с войной, не кончившейся там и доныне. Когда я возвращался с коронации императора в армию, начавшаяся зима остановила меня на одной из стоянок, где, лишенный развлекающих меня собеседников и, кроме того, не тревожимый, по счастью, никакими заботами и страстями, я оставался целый день один в теплой комнате, имея полный досуг предаваться размышлениям. Среди них первым было соображение о том, что часто творение, составленное из многих частей и сделанное руками многих мастеров, не столь совершенно, как творение, над которым трудился один человек. «…» Подобным образом мне пришло в голову, что и науки, заключенные в книгах, по крайней мере, те, которые лишены доказательств и доводы которых лишь вероятны, сложившись и мало-помалу разросшись из мнений множества разных лиц, не так близки к истине, как простые рассуждения здравомыслящего человека относительно встречающихся ему вещей. К тому же, думал я, так как все мы были детьми, прежде чем стать взрослыми, и долгое время нами руководили наши желания и наши наставники, часто противоречившие одни другим и, возможно, не всегда советовавшие нам лучшее, то почти невозможно, чтобы суждения наши были так же чисты и основательны, какими бы они были, если бы мы пользовались нашим разумом во всей полноте с самого рождения и руководствовались всегда только им.
Так, практически в виде озарения, были открыты, сформулированы и записаны четыре знаменитых методологических правила:
Первое — никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е, тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к, сомнению.